Павел Бельский От реинкарнации до реинкарнации

Павел Бельский 
От реинкарнации до реинкарнации

Литературное «Со-творчество» продолжает поиски тем и авторов. К нам вернулся Павел Бельский, но совершенно в ином жанре

Вдруг откуда-то сверху раздался громкий раскатистый мужской смех. Я поднял голову и – обомлел. На стене висел  Органчик, он открывал рот, оттуда вырывался смех-смех-смех, потом слова, каким-то каркающим голосом: тумба-тумба-тумба, вон-вон-вон, традиция-традиция-традиция, всех на цепь - всех на цепь - всех на цепь…

 От реинкарнации до реинкарнации

За  несколько минут до въезда в Иорик поезд ворвался в молочный туман.

На перроне тычемся друг в друга, запинаясь в чемоданах.  

Голос в тумане: - Все, кто приехал на  семинар «Мама, папа и я», проходите налево.

В «налево»  оказался, думаю, весь поезд.

Голос  в тумане:  - Что?! Все «мамы – папы»?

- В какой-то степени – да…

Голос по радио: - Приветствуем в городе седой старины Иорик! Сосредоточьтесь в том месте, где стоите. Мы принимаем меры! Пушки по разгону непроходимости уже стоят по периметру.  Тот, кто заметит летающие цветные пакеты, уже избавлен от непроходимости. Следуйте за летающими цветными пакетами. Летающий  цветной пакет  - ориентир вашего ориентира!

…Здравствуй, город моего рождения, детства, короткой юности! Иду налегке, без багажа, верчу головой. Кругом  магазинчики, много машин,  они везде - на обочине, под редкими деревьями, на тротуарах.

Давно не был, родных здесь нет, только могилки…

Переменилось многое, но многое и осталось – всё те же пыльные бури и огромные лужи во дворах. Но стоит красивое здание театра, с шикарной лепниной, большими  окнами, сквозь них  вижу причудливые люстры. Схожу, обязательно схожу, пойду на спектакли, всё пересмотрю.  Как?  Театр  стал ещё и культурным центром, с выставками, лекциями?! Отрадно, отрадно! И на лекцию схожу, - вот, Особенности  гендерной политики…

… Что-то не заладилось с гостиницами: одна на реставрации, в другой намедни случился пожар, в третьей нет свободных мест. Более-менее повезло в четвёртой.

- Мест нет, но если хотите есть, - прошелестела администратор.

Не зная, что ответить, молчу.

- Видите ли, есть свободный номер,  но  от него все отказываются… (Вздохнула)  Только чаю попьют, в крайнем случае, переночуют…

- Ну, знаете ли, двадцать первый век, чай. А вместо чая  - кофе закажите три раза через часик.

- Три раза через часик, - прошептала, - кто ж носить-то будет…

Отличненько, отличненько!

Уснул мгновенно. Разбудил долгий стук в дверь.

- Вот. Ваше кофе, остыло только…

- А почему мой кофе должен был остыть?

- А потому  что стучали к Вам, стучали… Уж и не знали что подумать… С этим номером…

Та-а-ак! Срочно на воздух! Глотаю пыль, едва успеваю увернуться от автомобилей, совсем не понимая какими правилами, руководствуются  их владельцы.

Напротив театра – кафе. Захожу. Прилично, уютно. Официантки с любопытными глазами.

За столиками несколько компаний, говорят  громко-важно, в голосах – богемные оттенки. Заходит огромный тучный человек с шаром вместо живота, искусственно лыс, у него одутловатое лицо с признаками незавершенной пьянки,  на указательный палец надета большая связка ключей,  не переставая, вертит.

Официантке: - Мне телятину с говядиной. Поняла, блин? На одной стороне – телятина, на другой – говядина.

 Официантка ему явно не симпатизировала…

…Вбегает девица с незажженной  сигаретой во рту. На голове – бобрик, как после тифа, фигуры и близко не стояло – не то доска качельная, не то гладильная. Но точно не модельная, тех я люблю.

Мужик с ключами, увидев её, поперхнулся.

- Блин, Кирюша, что за дела, блин… ты ушёл, а ключи… Тама много уже прицокало. Стоят, блин… Ключи, блин… Достал ты меня, блин…

- Знаешь, курица, с утра во рту ничего… Туда сходи, то принеси. А я ведь токо ключарь. (Случайно хрюкнул)  И о достоинстве своём думать должон.

- Должон, должон, блин. Я тоже не савраска бегать за тобой. На часы смотришь? Лекция!

Догадываюсь, - театральные штучки, говорят  о гендерной лекции.

- Простите, я бы хотел попасть  к вам  на лекцию. Как это возможно?

Повертев губами сигарету: - Что? Кто? Вы кто? Местов не будет, не попадёте.

- Но позвольте…

Вульгарно вибрируя животом: - Кого я должна выкинуть вместо Вас, или прикажите нарушить правила противопожарной безопасности?

Признаюсь, не ожидал, что она знает столько слов. Поэтому остался сидеть с неприятно открытым ртом...

…Присоединился к группе пожилых седовласых мужчин и женщин. Тихо переговаривались между собой, до меня долетало отдельное:

 - Что ты, что ты у Осипа Эмильевича  прекрасные строки об этом.

- Нисенька, милая, дай понесу сумочку…

Я шёл за ними, бессовестно вслушиваясь в их лепетание, глупо улыбаясь, сусально умиляясь. В лифте решился спросить:  - А вы, простите, частые посетители лекций?

За всех ответил господин (иначе не могу назвать!), приветливо-доброжелательно смотря на меня: - Мы, милостивый государь, пенсионеры, нас пригласили поучаствовать …  Надеемся, будет интересно.

Холл просторный, приятно прохладный, есть всё – и зрители и свободные места. Модельная пародия командовала зычным, хрипловато-прокуренным голосом:

- Ближе, ближе усаживайтесь. Стульями не елозьте, это культурное помещение.

Кого-то потянула за рукав, тот отдёрнулся от неё: - Сяду там, где захочу!

Прислонясь к стене, стоял Кирюша: одной рукой вертел ключи, другой ковырял в зубах, тихонько поплёвывая на пол.

Громко переговариваясь, ввалились пять-шесть особ женского пола, ещё недавно их можно было бы назвать девушками или молодыми женщинами. Впереди шла грудастая, бедрастая, большая баба, около неё тёрлась светлоокрашенная кареглазка, достающая, пожалуй, ей лишь до бедра, но смотрящая на всех свысока и с поволокой. Остальные барышни просто жеманничали.

Кто-то рядом вздохнул, заметив с  досадной иронией:

- Артистки, иначе не скажешь.

А мне было интересно.

Вошёл сухонький мужчина с важным видом лектора, но, как сказала бы цветаевская Сонечка, с геморроидальным цветом лица.

Начал бойко, правда, общими пустыми фразами.

Мои недавние знакомцы явно взгрустнули, молодёжь перешёптывалась, играла с мобильниками. Лектор увлечённо чертил на доске, водил указкой по написанному, потом, вдруг стукнув ею по столу, воскликнул: - А вот скажите, давно ли вы занимались проституцией?

Одновременно икнули, ойкнули, чихнули пожилые дамы в голубом, оранжевом и белом.

Привстал господин: - Позвольте…

С наслаждением захихикала молодёжь. Кирюша с ключами издал: - Гы-ы!

Артисточки ещё вальяжнее раскинулись на стульях.

Доскообразная девица цыкнула на молодёжь:  -  Вы в театре, между прочим, блин…

- Так это театр? – вскричал я, направляясь к выходу.

- А Вас сюда и не звали, - кинули мне во след.

Вдруг откуда-то сверху раздался громкий раскатистый мужской смех. Я поднял голову и – обомлел. На стене висел  Органчик, он открывал рот, оттуда вырывался смех-смех-смех, потом слова, каким-то каркающим голосом: тумба-тумба-тумба, вон-вон-вон, традиция-традиция-традиция, всех на цепь - всех на цепь - всех на цепь…

Громче всех визжала светлоокрашенная кареглазка.

Псевдо-модель бухнулась на колени: - Енюшечка,  Енюшечка…

Лектор бегал: - Что это? Кто это? На увольнение-е-ее-ее…

Зрители безмолвствовали. Явно я им не был.

Не дожидаясь лифта, слетел по лестничным пролётам.

… Ночной город оказался  приветливее. Из проезжавшего авто Алла Пугачёва кричала мандельштамовские строчки:  Я вернулся в мой город…

О, да здесь ничего не изменилось. Два десятка лет назад я навсегда ушёл из театральной студии, когда руководитель, страдая от собственной сексуальной ущербности, рассказывал нам, семнадцатилетним студийцам, о строении женских и мужских половых органах, и как они важны актёру на сцене. Тогда, закрыв за собой дверь аудитории, понял – никогда не вернусь -  а в ночном городе из открытого окна Пугачёва пела Мандельштама.

Я вдруг почувствовал усталость, удачно подошёл полупустой автобус.

- Что ты, Нисенька, это их образ…

- Какой образ, Ники?

- Образ циничного хама. Забудь, дорогая. Завтра много дел, забыла?!.

То были мои знакомцы. Я позавидовал их отрешенности…

… В номере стоял поднос с тремя чашками кофе, машинально глотнул – холодный и донельзя сладкий.

Сунулась коридорная: - Мне давно посуду надо сдавать. Выпевайте, что ли…

- А почему кофе сладкий?  - глупо спросил я.

- Так вы ушли, а сахар лучше расходится в горячем…

… Включил телевизор, наткнулся на местный выпуск новостей. Сразу в трёх городах иорикской области открыли котельные; 95-летнему ветерану всех войн провели газ и подарили новую плиту; надой молока в хозяйстве Коцка превысил все ожидания; хулиганская выходка в Театр-центре.  Интервью  даёт сегодняшний лектор:

- Подобное безобразие будет наказано, кого найдём – уволим. Кто зарится на лакомые кусочки в центре города понесут ответственность, мы не будем мириться с их глупыми традициями, все эти престарелые радетели за какие-то их  устои должны отмереть! Лучше бы взяли лопаты, убрали мусор! Было бы дело, если б собрались да хоть одну тумбу поставили, где нам клеить афиши? Мы думаем, говорим, работаем, нам мешают, город уже смердит от трупов в шкафах! Откройте шкафы,  тряхните нафталином. Стройте стену -  кирпич к кирпичу, булыжник не берите, он – оружие пролетариата, а мы далеко ушли от всех смердов. Если шляпку напялила,  то умная, что ли?

Диктор: - Как предполагаете душить традиционные зловония?

Он:  - Да никак! Плюнуть и растереть!

Диктор: - Простите, раньше Театр-центр провозглашал  - Взять булыжник, ибо у него много граней, и вместе хорошо лежать. А кирпичи – это зловоние традиций…

Он: - Подумаешь, говорили! Мы – хозяева, мы – надолго, сказали – так, скажем иначе, мы – хозяева, мы – строители, как мы понимаем! Кирпич – он и есть кирпич, обожженный дураком, а потом – штукатурь, штукатурь… Ты кто?!.

Диктор: - Большое спасибо за откровенный и конструктивный разговор…

Он: - Ну да, обращайтесь…

В кадре мелькнул лысый с ключами.

На экране что-то цокнуло, булькнуло и зарябило.

Я  глотнул из фляжечки, откинулся на подушку, и проспал несколько часов. Почему-то  мне снились магнолии и Карибское море.

…Тяжело открыв глаза, услышал работающий телевизор: - Разрешение Карибского конфликта  затягивалось, нужны были решительные действия…

Только сейчас заметил на прикроватной тумбочке коробку из-под обуви. Машинально взял, чтобы выбросить. Но коробка оказалась не пустой.

Горничная даже смотреть не стала: - Можете себе взять, мне не надо.

- Послушайте, что здесь происходит? Бурда кофейная, коробка обувная, успех в надоях…

- Что происходит?!.  Таких, как Вы и надо спрашивать. Интеллигент на интеллигенте, а простых людей пугают до изнеможения.

В коробке оказались исписанные листы бумаги разных размеров, диски, флэшки, обычная общая тетрадь, наполовину заполненная, изящный дорогой блокнот с тиснением радуги на обложке, флакон духов,  длинный кожаный шнур, морские гладкие камешки.

Всё бумажное заполнено  бисерным почерком,  в разных местах мелькают крупные печатные буквы, выделенные разноцветными маркерами. Написано без абзацев и  пропусков, много точек, мало запятых.

«КАК  ЗАСТАВИТЬ  АРТИСТА  СТАТЬ  КРЕПОСТНЫМ. Хорошеепособие делуне поможет.Нуженопыт.Ошейникинавсех.Полы должныбытьразделены.Пустьбудет

мужскаяполовина.Пустьбудетженскаяполовина.Соприкасаютсятольконасцене.

Большестрасти.Егошеюохватитьжелезнойрогатиной.Еёзапястьясвязатьтонкимкожаным

шнурком.Можнотолстым»

Текст выделен, обведен жирным голубым, рядом буквы – NB. Почему-то вспомнился  Владимир Ульянов, тот любил так помечать на полях.

«Почемужетебе грустно,Енюшечка?Потомучтопрестарелые людинемогутсделатьтумбу.

Бюджетные средствагробастают.Не читай иорикскую желтуюпрессу.Там одинстиль.

Мои многоуважаемые морские камешки.Давнонеразговаривал с вами.Вон традиции.

Сидят единомышленники.Мимикрируют подкирпичики.Камешки лучше.Кирпич

наглухо обжигают.Камешеквсегдамой.Тыкто?»

Застонав, глотнул из фляжечки, уткнулся в плоскую подушку. Мне снились артисты и артистки, прикованные ржавыми колодками к мраморному полу. Чей-то голос бубнил:

- Поймите, это не мрамор, это плитка со склада за углом.

Девица с бобриком на голове, с сигаретой в зубах, с чашкой дымящегося кофе в одной руке и с мобильником в другой, кричала:

- Охрана, вывезти этого! Седой и сморщенный, нам нужны…

Стала думать, но ничего не придумав, вдруг закричала: - Плеть, хочу плеть!

С потолка слетела Медея в античном хитоне, разрисованном всеми цветами радуги, с её рук тяжело капала кровь: - С детьми покончено…

Откуда-то сверху раздался громкий раскатистый мужской смех. Все пали ниц…

Я проснулся, резко сев на кровати. Комната грохотала  смехом, но источник явно был один. Откуда?!

В простенке между окнами висело зеркало. Вдруг из-под него стали показываться длинные  тараканьи усы, уверенно выползли лапищи, жирное брюшко плюхнулось на гладкую поверхность. ТАРАКАН! Он издавал невероятные звуки: тот самый смех, и, сквозь него: - Традиция-я-я!

Не выдержав  собственной тяжести, плюхнулся на пол, уставился на меня, словно гипнотизируя…

В детстве я метко запускал камешки по воде, круги бежали далеко-далеко. Схватив морской камешек из коробки, я  с наслаждением метнул в таракана. Насекомое цокнуло, крякнуло и сплющилось.

…В дверь тихонько постучались, вошла очаровательная девушка, неся на серебряном подносе чашку дымящегося ароматного кофе, и сливочник с сахаром, по желанию.

Такой кофе я не пил ни в Мадриде, ни в Риме, ни в Лозанне…

На вокзал меня провожали все гостиничные, свободные от работы. Нанесли соленья-варенья, снеди-угощенья. Мы уже стали прощаться, когда из открытого автомобиля донеслось:

- Мой дружок, мы читаем с тобой «Тараканище» Корнея Чуковского. Твои первые книжки с тобой навсегда.

Взял и клюнул Таракана,

Вот и нету великана.

Поделом великану досталося,

И усов от него не осталося.

Поднимаясь в вагон, и, махая рукой на прощание, вдруг вижу: катится огромный серо-черный шар, в нём различаю лица лектора, псевдомодели, кареглазки, большой грудастой бабы. Шар остановился,  они шмякнулись, грязно и громко ругаясь, раскрылась большая клетчатая сумка, в которой «челноки» обычно возят свой товар, и я увидел Органчика с огромной шишкой на лбу, к которой прислонилась маленькая стеклянная баночка с дохлым тараканом. Органчик открыл глаза и, увидев меня, покраснел. Псевдомодель с кареглазкой завизжали, обхватив Органчика: - Енюшечка!

Грудастая  грубо толкнула их, и, схватив баночку с тараканом, швырнула  об рельсы.

Вагон тронулся, я замечаю вчерашних знакомцев – пожилую интеллигентную пару – они улыбаются и машут мне рукой. Навстречу к ним идет, играя на скрипке, седой старик-еврей, удивительно похожий на Марка Шагала. Hava Nagila!

Поезд идёт на Москву, мне кричат: - Благослови Вас Христос!         

И льётся радостная Hava Nagila.

Павел Бельский, Ливерпуль