Почти как Нефертити

Лариса Петрашевич,
Монреаль
Однажды в ресторане "Дом Актера" на Пушкинской (тысячу лет назад, задолго до пожара и тем более до возведения торгового центра) я наблюдала такую картину: в зал вошел импозантный, модный в столичных театральных кругах, да и к тому же действительно хороший актер вместе со своей молодой женой, далеко не первой, разумеется. Все едоки мгновенно уставились на нее, потому как была она необъяснимо-притягательна. К тому моменту околотеатральной публике уже было известно, что актер женился на молоденькой балерине, но в тот вечер не балетный шаг и точеность фигуры привлекали внимание, мое по крайней мере. Лицо. Выражение лица было предельно надменным, но вовсе не нахальным, как бывает у удачливых завоевательниц - оно было осмысленным. Женщина была чем-то похожа на Нефертити, ее подбородок был чуть приподнят и смотрела она рассеянно-ледяным взором как бы поверх голов и вскользь. Вместе с тем, она была лучше Нефертити, во-первых, потому что была из плоти, а во-вторых, потому что такую одушевленную царственную надменность редко доводится видеть не на полотнах. Одним словом, она была безупречная еще при жизни. Или так показалось.
Лет десять спустя мне довелось познакомиться с балериной лично. К тому времени она уже не служила в балете, не была женой талантливого актера и не была Нефертити. Все в ее окружении знали, что она страдает жестоким запойным алкоголизмом. Разумеется, я с ней познакомилась, когда она была в состоянии выхода из запоя, потому что в периоды беспробудного пьянства она, как говорили очевидцы, днями ошивалась по помойкам с бомжами и дома даже не появлялась. Это при всем при том, что актер по-прежнему содержал ее, оплачивал ей жилье, и речь о хлебе насущном не шла в принципе.
Я хотела сдержаться, но не смогла. Я рассказала ей, как увидела ее в тот вечер и какой увидела ее тогда. Почему-то мне очень нужно было рассказать ей об этом. "Да?- рассеянно переспросила экс-балерина, а потом что-то сработало, развинтилось в ней, и она очень серьезно, очень сосредоточенно стала объяснять мне, что надменность ее всегда исходила от неуверенности, от того, что до дрожи боялась она насмешливых взглядов и полупридушенных смешков, где бы ни появлялась с ним, с маститым, что все время ломала себя, но это было больнее, чем у балетного станка, и от этого становилось все гаже и тоскливее, и что уверенности не прибавлялось ни на на йоту...
О, Нефертити, Нефертити, что-то ты все-таки сокрыла.