Под папертью

О.Л., Псков

Под папертью одного кладбищенского храма жили разные насекомые.  Они жили все вместе так долго, что даже забыли, что некоторые из них от природы были хищниками.  Пауки не обижали мух, сороконожки не охотились за червяками, а комары никого не кусали.  И никто никого не боялся.  Все жили мирно.

Самым уважаемым среди них был Кузнечик.  Он поселился под папертью очень давно, когда еще был молодым.   Мокрицы говаривали, что  он один из тех Кузнечиков, которые в стародавние времена в изобилии водились повсюду и своим радостным стрекотанием приветствовали каждого путника.  Даже самые молодые и зеленые из них никогда не кусались исподтишка и не охотились ночью, на сонных букашек.  Теперь - не то!  Настоящего кузнечика редко встретишь, а все больше сверчки попадаются.  Те не любят света и днем сидят по щелям, а по ночам сверчат, бегают как тараканы, да еще и летают!  Некоторые из них даже едят своих незадачливых родственников, дерзнувших нарушить границы их территории.  Мокрицы были ворчливы, но воспитаны в старом добром духе.  Их трудно было сбить с толку. 

Все любили своего старого кузнечика и боялись потерять мир, которым очень дорожили.  Особенно опасались они бродячих лесных клещиков, которые, случалось, забредали под их паперть, учили насекомых бояться друг друга, и сами некоторых кусали.

Но однажды под папертью поселился молодой Сверчок.  Он объявил себя новым хозяином и завел свои порядки.  Жуки и пауки, муравьи и сороконожки были обязаны считаться с новым начальством.  Сверчок велел паукам плести паутину у правой стены, а муравьям рыть норы у левой, а не наоборот, как было прежде.

 Молодой хозяин считал себя очень заботливым.  Он повесил на дверях колокольчик и велел вымостить гладкими камушками дорожку к паперти, чтобы ни одна блошка, не дай Бог, не подвернула ножку.  Вправду сказать, сверчок любил добычу покрупнее, ну, да ладно - пускай другим расскажут, какой он добрый.  Только вот мухам Сверчок запретил жужжать.  Жужжание его раздражало.  А деятельным сороконожкам он предложил заняться уборкой территории.  Недовольные удалились, и жизнь пошла по-новому, отлажено и четко, как в муравьиных войсках.

А что до мокриц и улиток, так их Сверчок не сразу и заметил.  Они не жужжали и не мешали ему, а потому могли сидеть по своим щелям сколько им угодно.

Сверчать сверчок умел плохо, но это его ничуть не смущало, впрочем, как и его почитательниц, которые уже не слушали стрекотания старого своего Кузнечика.  Теперь они любовались изящными усиками и блестящими глазками молодого сверчка.  В нем почитательницам нравилось решительно все.  И его трогательно - фальшивый голосок, и духи, которыми он душил свои лапки и крылышки.  Да, да!  Сверчок пользовался дорогими духами!  Наверное, французскими!  Сверчок и сам себе очень нравился.

Одна старая сколопендра нашла его еще и очень духовным.  Оно конечно!  Ведь в здоровом теле - здоровый дух, как заметил однажды сам Сверчок.  Для прочих же бессловесных насекомых главной добродетелью было объявлено послушание.  Так и повелось с этих пор.

Ну а старого Кузнечика Сверчок не прогнал и даже разрешал ему иногда стрекотать, но частенько смеялся над его стрекотанием с молчаливым прежде пузатым Тараканом:

- И чего это он тарахтит?  Кому все это нужно?  Народу это не понятно!

Таракан сделался правой лапкой Сверчка и теперь всегда ему поддакивал.

А что же народ?  Мокрицы вздыхали из своих щелей:

- Какое неуважение!

- Да-да, - вторили им вполголоса улитки, - мы состарились, ползая по этой стене, и привыкли к нашему Кузнечику и его стрекотанию.  А этот свистун…  Да разве так поют?   Шел бы в какой-нибудь никем не занятый сарай, да там и сверчал бы, раз учиться не хочет.  Так нет же!  Он думает, что раз у него есть крылышки, усики, да кусаться умеет - так и сверчать, как следует, не обязательно.

Еще и над Кузнечиком нашим смеется! Лягушки на него нет!  Ей-то все равно - что сверчок, что таракан - был бы пожирнее.

- Говорят, - понизила голос одна улитка, - наши сороконожки ходили делегацией к самой большой Лягушке в нашей окрестности и  просили, чтобы она избавила нас от этого захватчика.  Но Лягушка их не приняла - видно, только что сытно пообедала.  Просили они и птиц, но те едва их самих не съели.

- Мы, - говорят, - птицы высокого полета, и под вашу затхлую паперть не полезем.  Идите к лягушкам!

- А мы, - обиженно ворчали мухи, - при нашем Кузнечике жужжали, когда хотели, а теперь сиди и молчи!  А что за муха, которая не жужжит?  Все равно, что дохлая!  И пауков прогнал к другой стенке.  Теперь привыкай к новым порядкам!  Того и гляди, попадешь к пауку на обед!

- Эка важность, - хмыкнул толстый Жук, - одной мухой больше, одной меньше!  Много ли от вас, мух пользы? - Одно жужжание!   Порядок должен быть, порядок!  Молодец сверчок!

- А какой он милый!   Какие глазки, усики!   А какие изящные щетинки у него на задних лапках, - восклицала Жужелица, - я хоть и не молода, но полюбила его, как сыночка.  Он мне чем-то моего старшенького напоминает. 

- Бедный, - добавила ее подруга Комариха, - все его обижают, а он такой добрый и благочестивый!

Не успела Комариха пояснить, кто и чем обижает бедного Сверчка.  Все притихли, потому, что мимо них куда-то спешил сам Сверчок в сопровождении Таракана.  Самцы вытянулись по-военному, а самочки благоговейно склонили головки.

Парочка удалилась и беседа продолжилась, но скоро насекомые снова замолкли и расступились.  Мимо них ковылял их старый Кузнечик, опираясь на лапку своей верной Кузнечихи.  Он выглядел утомленным.  Усы его поседели и обвисли, но взор был таким светлым, что даже когда он скрылся в трофейной консервной банке, в которой жил с семейством, все еще долго стояли в молчании.  Беседа не клеилась.  Даже забыли, о чем говорили, и решили расползаться по своим щелям и норам.  Забылись и изящные усики, и щетинки, и блестящие глазки, и манящий запах духов, и трогательно-фальшивое сверчание.  Надолго ли?